Примат культурных практик и эпистем над «здесьисейчашним» высказыванием автора становится одной из насущных проблем современной поэзии и поэтологии. Алевтина Швейнас, исследуя поле культурной и техногенной эсхатологии, предлагает свой вариант его преодоления.
Так, внешне децентрированный массив подборки организует тема времени и хроникального расслоения субъекта («пыльные моторы песочных часов барахлят <...> уже много пройдено нами — по вздутым морянами венам солончаковых пустынь»), прозревающего в феноменах современности первобытные архетипы («и пока пузырятся кислотные озёра, как только-что-открытый лимонад-колокольчик <...> среди шипящих речек возникнет новый остров авалон»). Собирание «Я» из осколков чужих мифологий и обломков своего быта отстранённо озвучивается в философски-поэтическом камлании («скоро закончится эта вечность, скоро отпразднуем ночь рождения вечности другой») – в этом экзистенциальное право говорить, когда всё уже сказано.
Овеществлённая эпистема – zeitgeist – физически замыкает субъект в себе, отзеркаливаясь то в локусе квартиры («на шахматных досках абрис нашей новой квартиры»), то в пространстве зоопарка («пропускаем время сквозь циклотрон, пока жив белый медведь в московском зоопарке»), то в пластмассово-неоновом универсуме города («в фольгированных росах поздних ландышей зеркалится будущее: без мерцательной аритмии рекламных огненных сгустков»). Но грядёт «сбой системы», «радио-цунами», «пятое солнцезатмение» – и предвечный цикл бытия, расстроенный силами современности, придётся вершить самостоятельно:
давились птичьими слезами,
на пятое солнцезатмение
случилось радио-цунами —
поёт уборщик возмущённых полей,
черемшовыми вениками подметая пространства больных воображений.
<...>
кажется, это сбой системы:
слезятся и моргают самолёты под экраном смерти,
пока ангел-истребитель на велосипеде с дрожащим рулём ко мне приближается,
по пути в пустые ослиные глазницы бросая алмазы — неужели все будут видеть?
Не деконструктивизм, не макабр симулякров на кладбище цивилизаций – Алевтина выбирает экклезиастовский пессимизм в духе Т. С. Элиота (см. его поэмы «Бесплодная земля» и «Полые люди») и неомодернистскую ремифологизацию реальности (мотив сна и дирижабля – своеобразный оммаж на А. Парщикова). В этом – поэтическое «мужество быть» среди радиопомех культуры.