Читать подборку
Ночь, архаически-непроглядная, колдовская, полная мистически-нуминозного трепета, – до сих пор слабо освоенная область поэтического существования. Фонарик разума при её наступлении гасили и йенские романтики с их животворящим ноктюрным хаосом («Гимны к ночи» Новалиса), и русские предсимволисты с их безмолвной апофатикой («Silentium!» Тютчева), и апокалиптически настроенные эмигранты («Европейская ночь» Ходасевича) – ночь бездонна и непостижима. В первобытной ночной темноте, еле разбелённой городскими огнями, наощупь, почти вплавь, пытается двигаться и сомнамбулический субъект Михаила Вистгофа.
В подборке выстраивается многоуровневое онейрическое пространство, локализованное в парково-городских пейзажах («через рамы сыпется рыхлый тревожный сон / затекая в глазницы мраморных переходов»), в интимно-любовных частностях («и любая лампа полярным / вспыхивала сияньем»), и, наконец, в природно-урбанических топосах («нити бессонницы / опутали квартал / сны собрались над городом: / повисли заплатками-тучами»). Пространство ночи бесконечно и неисчерпаемо («бездонная ночь / блики шальные на гранях / стальных и мраморных») – в его непостижимости есть тайна, любовный зов речи, манящий к себе лирического субъекта.
Вистгофовский субъект – сомнамбула, путешественник «на край ночи» – ведом первобытной ночной стихией, персонифицированной в акте интимного говорения (вспомним позднелетовское «Ночь говорит посредством тебя»). С-казать – значит сделать явным своё присутствие в мире, метафорически оживить, придать текучесть о-сваиваемой реальности («говорила ты / говорила мне / и любая лампа полярным / вспыхивала сияньем»). А услышать с-казанное – значит раствориться в нём, стать самим с-казанным («Ожерелье рассыпанное стало фонарным кругом / зажимает горло мне чокер туч / светом наевшаяся змея говорит говорит со мной»), вплоть до самоуничтожения субъектности («красное яблоко в ребрах моих созрело / <...> ты говоришь / ты смотришь / от речи твоей / от зрачков твоих / наполнилось кровью / и разорвалось оно»).
Отсюда протеическая, текучая логика сборки субъекта («утону / и всплыву: / щукой, чайкой, водомеркой»), проявляющаяся в погружении поэтического сознания в омут беспредельных перевоплощений («но никогда не смогу / тебя переплыть»). Поток перелицовок неостановим, а всякий конец неизбежно становится новым началом («и я плыл вдоль травы / заплывая в стальные трубы / я плыву / чтобы в реку однажды впасть / темно-синей дугой у фигуры твоей замкнутся»). В этом для Михаила Вистгофа, как мнится в ночи, – герменевтический круг познания, мерцающий в потёмках бытия разомкнутым фонарным ожерельем.