Обращение к детству, к воспоминаниям как таковым означает с одной стороны путешествие по часто невещественным, внелогическим осколкам действительной памяти, а с другой – блуждание по вовсе не реальным образам, выдуманным манипулятивным сознанием. “Память ребенка — мыльный пузырь” – в первом и самом значительном тексте подборки, а точнее, авторском переводе с татарского, Резеда фиксирует иррациональность памяти. Достать старую дедушкину vhs-кассету, на которой записан семейный праздник, попытаться отождествить себя с происходящим, видеть лишь “мальчика-папу”, но совсем не настоящего отца, и что еще страшнее, так это наблюдать неотождествимого “не-себя”: “А ведь это не я, и не мои пальцы целует мальчик-папа, да, совсем мальчик-папа, я же, нет, не-я застала его как щепка худым”.
Важное средство выразительности, так или иначе заметное во всех текстах Резеды – парцелляция. Фразы-осколки, повисшие в вакууме, как например “хохочущий холодильник” или “промокшие насекомые” – детали вне пространства, вокруг них – пустота. И тем не менее, авторский фокус направлен именно на эти детали, а не на пустоту вокруг них, благодаря этому создается ощущение, что пространство смыкается на одном только пыльном полу, похожему на асфальт, на кусочках мыла и сигаретном дыму. Замкнутое, клаустрофобное пространство пустоты, кажется, что лирический герой еще меньше этих деталей и прячется в них, недаром в одном из текстов появляется мотив сказки про трех поросят. “Волк дунул раз” – самый внушительный и габаритный образ текста. Явление способное стереть с лица земли и обмылки, и домик, и саму героиню. Но даже тот в конце обретает реальное воплощение: “ <...> я не в доме — я в домике. попробуй, Толя, сдуть, не закашлявшись” – он меркнет и уменьшается в густой и замкнутой пустоте.